Идиот на дне, или Немецкая интерпретация русской классики

В этом спектакле, за исключением старенького, помятого самовара, нет псевдорусских атрибутов, увы, привычных для немецких интерпретаций русской классики. Здесь никто не ходит по сцене в зипунах и телогрейках, не пьет водку из горлышка и не стреляет из автомата Калашникова. На сцене темно, пусто и мрачно. Вместо потолка - покатая крыша. Персонажи, уходящие с авансцены, вынуждены пригибаться и садиться на корточки.

Дисплеи в ночлежке

Этот не то чердак, не то подвал с его черными стенами, углами и нишами, из которых неожиданно появляются Аглая и Настасья Филипповна, больше подошел бы постановке драмы "На дне" Горького. Данное впечатление еще больше усиливают отблески огня на заднем плане - не пожара, но огня примитивной железной печки, которая во втором действии оказывается на переднем плане, правда, уже погасшая.

Впрочем, чего уж никак не могло быть ни в горьковской ночлежке, ни в доме генерала Епанчина, где поселился князь Мышкин, вернувшийся в Петербург из швейцарского нервного санатория, так это пяти огромных дисплеев на потолке. На них сначала можно было увидеть отражение лесного пейзажа в воде, а потом - нерезкие, расплывающиеся лица каких-то людей.

О предназначении этих видеодисплеев и смысле изображаемого на них зрители могли только догадываться. Как и о том, почему автор инсценировки "Идиота" и режиссер спектакля Штефан Киммиг (Stephan Kimmig) вычеркнул из числа действующих лиц упомянутого генерала Епанчина, а заодно и нескольких других персонажей. Понятно, что Киммиг не хотел перегружать действие, но тогда зачем он "разбросал" по монологам и диалогам оставшихся героев и героинь подробные философские и мировоззренческие пассажи из романа Достоевского? Со сцены они звучат тяжеловесно, дидактически, порой непонятно для тех зрителей, кто не знаком с книгой. Кроме того, произведенная Киммигом вивисекция - тут отрезал, там прибавил - обеднила не только фабулу "Идиота".

Скорбные позы, дрожащие стены

В усеченном виде предстает такой интереснейший персонаж, как Ганя Иволгин, мечтающий о больших деньгах и остающийся "невольником чести". Мало что осталось от компании молодых людей, "вроде как нигилистов", трогательного ее участника Ипполита Терентьева, начинающего ростовщика Птицына и "господина непонятных занятий", шута Фердыщенко. Разумеется, чем-то и кем-то невозможно было не поступиться, но, к сожалению, со всеми этими действующими лицами романа ушла и неповторимая ирония Достоевского, его знаменитая гротескная язвительность. Слишком много патетики, воздетых к небу рук, скорбных поз и, как выразился один из немецких рецензентов, "претенциозности жития святых".

К счастью, осталось не только это. Есть множество разбросанных по спектаклю режиссерских находок, вроде эпизода, в котором Рогожин, демонстрируя ярость и готовность к убийству, кромсает ножом апельсины, или дрожащих и как будто падающих стен во время эпилептических припадков князя Мышкина. Неожиданно и потому увлекательно построены сценические взаимоотношения Мышкина, Аглаи и Настасьи Филипповны. Они обнимают и передразнивают его, ласкают и отталкивают, копируют и жалеют...

Лиха беда начало

Великолепная игра Катарины Бах (Katharina Bach), выпускницы театральной студии при Франкфуртском драматическом театре (Schauspiel Frankfurt), сумевшей блестяще передать переплетение агрессивности и отчаяния в образе Настасьи Филипповны, и известной франкфуртской актрисы Лизы Штиглер (Lisa Stiegler) очень хорошо "держат" действие. Нико Холониксу (Nico Holonics), исполняющему роль князя Мышкина, пришлось труднее. Истерики, эпилептические припадки и эксцентричность метаний любому актеру было бы тяжело сочетать с проповедями, вложенными в его уста Достоевским и Киммигом. Цельного образа не получилось, считает большинство немецких рецензентов.

Но если одни называют спектакль во Франкфурте полной неудачей, как, скажем, критики Frankfurter Rundschau и Frankfurter Neue Presse ("манерный, разорванный спектакль", "схематичные фигуры персонажей", "муки весьма общего характера"), то другие немецкие рецензенты, например, из газеты Welt, убеждены, что постановщикам удалось показать, "насколько жадное до денег общество эгоистов, описанное Достоевским, похоже на наш сегодняшний мир".

Как бы там ни было, но у франкфуртского театра есть теперь, над чем работать, тем более что "Идиот", как объявлено в программке, - только первая часть сценической трилогии по романам Достоевского. И, возможно, финал спектакля (Рогожин и князь Мышкин стоят над телом убитой Настасьи Филипповны и многозначительно улыбаются в зал) - лишь начало многообещающей современной интерпретации русской классики на немецкой сцене.